Болот Байрышев: «Чем больше пою, тем больше нахожу там, внутри, новые и новые звуки»
Горловое пение – само по себе феномен, только некоторым народам дано так петь, извлекать странный, будоражащий и пугающий звук. Болот Байрышев, родом из небольшой республики в Алтайских горах, знаменитость в мире и горлового пения, и музыки вообще. Его знают в Европе, в Японии. Его голос задает тон фильму «Охота на пиранью». Он поет так, как его народ пел тысячу лет назад. Своим пением он словно приоткрывает двери в иное измерение, в котором и для него самого всегда много нового.
– Болот, вы сейчас Заслуженный артист Российской Федерации, Заслуженный артист Республики Алтай. А как все начиналось?
– Семья у нас большая, после школы мы сами находили свои дороги. Мать всю жизнь работала в сельском хозяйстве – чабаном. Со школьной скамьи я в самодеятельности участвовал. В Горно-Алтайске были отчетные концерты, каждый район выступал, и я там постоянно мелькал. Но тогда пел еще обычным голосом. Про горловое пение тогда никто не знал. Хотя в школе был предмет – «Алтайский язык и литература», но нас в школе учили другой истории. Темы горлового пения не было.
После 8-го класса я поступил в ПТУ, где учили на тракториста, комбайнера. Там был ансамбль, и я впервые увидел электрогитары, духовые инструменты. Начал заниматься музыкой. Играл на трубе – у нас был свой оркестр, мы играли на демонстрациях 7 ноября, 1 мая.
После училища в Майме меня отправляли в Барнаул, в музыкальное училище, я поступил. Но меня определили на валторну. Я без подготовки, а со мной учились ребята после трех лет учебы в культпросветучилище, все знали.
Было очень тяжело. Общежития не давали, жил на квартире. Подрабатывать некогда. В шесть встаешь, едешь в училище, и там два часа занятие – постановка губ для валторны. И в шесть вечера возвращаешься. Я там учился всего два месяца. Даже не помню, что ел. Наверное, хлеб с водой. А домой возвращаться нельзя, у нас строго – пошел, не оглядывайся, денег не проси. Такое воспитание. В конце концов, пошел в военкомат, написал заявление, ушел в армию.
Служил на космодроме Байконур, в ракетно-испытательном полку, испытывали ракету «Карандаш» (Тополь-М), видел много запусков за два года. Служил в оркестре, играл на трубе. Я слухач: садился рядом, раз, два – и запоминал мелодию, все марши.
А после армии, в 1986 году меня пригласили в национальный ансамбль «Алтай». Собирали всех музыкантов со всех районов, и одним из музыкантов оказался я. Я играл на комусе (варган) и на духовом инструменте шоор. Это национальный инструмент – шоор-тростник. С этого и пошло. В ансамбле я понял, какой у нас богатый фольклор, культура.
В ансамбле я почти полтора года проверял себя – стоит ли мне дальше идти этим путем. Все вокруг с образованием, а я самоучка. Хотя я с детства мечтал стать артистом, но в конце концов, я понял, что нашел свое место.
– Вы единственный в роду певец-горловик, или отец, мать, дед пели?
– Нет, горловиков в семье не было. Но бабушка и мама хорошо играли на национальных инструментах. Мама до сих пор жива-здорова, поет, играет. Дядя мой в совершенстве владел национальными инструментами – топшур, комус, шоор. Я в детстве слушал его, и его мелодии на шооре, которые я слышал, я сейчас повторяю, добавляя свое видение.
Тогда горловиков были единицы, старики – Алексей Калкин, например. Он из соседней деревни, я его помню с детства. Он к нам приезжал на лошади на стоянку. С родителями сидел. Говорили, пили, видать, нашу араку. И он что-то пел странным голосом, для меня это было непонятно, и только когда повзрослел, я понял, что это горловое пение.
Он был очень известен.
– У кого вы учились горловому пению?
– По записям. На слух.
– Как начали осваивать? Это каждый может или нужно особое строение горла?
– Это загадка. Я пел, пел, пел… Спел, потом второй, третий. Надо начинать выступать. Одно дело репетиции, а на сцене перед зрителем – другое.
Ногон Шумаров с нами работал. Алексей Калкин был еще жив, на праздниках бывал, когда я пел. Однажды он нас, молодых парней, слушал, оценивал, давал характеристику.
– А вам что сказал?
– Нас было около десятка. Я пел горловое пение, отрывок из эпоса, минуты четыре-пять. Есть лошадь – аргамак. Вот про меня он сказал, что мой топшур играет, как аргамак бежит, голос мой пронзает, в общем, доброе сказал. Он всем говорил доброе, каждому по-разному. И все говорил в стихотворной форме, складно. Мы, когда по-алтайски говорим, то и дело добавляем русские слова, а он говорил все чисто, складно. Как пел. У него был особый дар.
– Горловое пение – это медитация? Какое у вас внутреннее состояние?
– Я сам не могу этого понять. Я куда-то ухожу… У каждого исполнителя по-разному. Когда я пою часовую программу сольную, я начинаю традиционно – отрывок эпоса, это визитная карточка. Минут пять уходит на то, чтобы войти в контакт со зрителями. Но бывает и сразу. Когда вошел в контакт, «взял» их, тогда перехожу уже к своим стихам, песням, к импровизациям.
В эпосе 4-5 тысяч слов, он идет монотонно. Кто не знает моего языка, минут через пятнадцать-двадцать встанет и уйдет. Поэтому я начинаю с традиционного, а потом перехожу на свои песни, в которые добавляю горловое пение.
Я с закрытыми глазами пою, но я все чувствую, вижу, если зрители отвлекаются, что-то меняю, чтобы их снова «взять».
Я до сих пор в поисках, чем больше я пою, тем больше я нахожу там, внутри, новые и новые звуки. Песня идет автоматически, но при этом я очень люблю импровизировать в свободной форме. Я пою авторскую песню, мелодии свои, добавляю горловое пение, и каждый раз эту песню по-разному звучит.
– А как вам приходят мелодии?
– Бывает, во сне. Глаза открыл – напеваю. Запомнил – хорошо. Один друг дал мне слова, я в блокнот записал, целый год при себе таскал, и только через год пришла мелодия. Я нот не знаю – просто запоминаю.
Бывают песни чисто гитарные. А откуда они приходят, я сам не знаю.
– Где за границей лучше всего принимают горловое пение?
– В конце 90-х я часто пропадал в Москве. В 1993 году с работы меня уволили и с тех пор я на вольных хлебах. Семь лет по всей Европе путешествовал, всю Европу объехал вдоль и поперек, записывал диски, с разными музыкантами познакомился. Но самый памятный концерт был в Австрии в 2005 году. Большой-большой зал. На улице жара за сорок градусов. До меня выступала узбечка два часа, так долго, что почти все ушли из зала. Мой выход. Думаю – сейчас последние уйдут. Мне надо было петь минут двадцать. Я начал, и смотрю – полный зал, люди вернулись! Я пел около часа, не отпускали.
Так везде бывает. Самый большой концерт был в Токио – пятитысячный зал. За неделю билеты были проданы. В этот зал за два-три года очередь занимают. Но было окно, и мы в него попали. Там акустика была такая – что-то небывалое…
Вообще, в Японии был двенадцать или тринадцать раз. Там есть группа Hikashu, это профессиональные музыканты, поют старинные японские песни в современной обработке. Мы познакомились в 1988 году в Австрии на конкурсе, и создали группу «А-Я» – Алтай-Япония. Выступали в Японии, в Барнауле выступали, у нас в Горном Алтае.
– А бывает так, что вы сядете где-то на берегу и поете сами для себя?
– Редко, но бывает. В июле-августе, самый пик, у меня выступления расписаны по турбазам. Назначают, например, на семь часов. А я уже знаю, что раньше девяти не соберутся. Тогда я иду на берег Катуни. Сидишь – тишина. Ветер. И бывают такие моменты – уши будто закрываются и все. Шум ветра, деревья, Катунь, и топшур – просто играешь. Я чувствую – рядом ходят люди, но сам пою. А потом глаза откроешь – на душе легко и ощущение, будто я с кем-то говорил, с хорошим человеком.
Несколько лет назад уходил с друзьями в горы, на белки. Залез на большую скалу, сел и на варгане играл. Долго играл, пел. А через год в то же место прихожу, брат в бинокль смотрит, ищет отару. Я говорю: «Где отара?» А он отвечает: «А вон, возле Кайчи-Айе» Они скалу, на которой я пел, назвали Кайчи-Айе, скала сказителя! Так и осталось.
– У вас в роду были шаманы?
– Бабушка, хоть не шаман, но руками голову лечила. Чуть не каждый день к ней приходили. Дети, взрослые. Помню, парень в аварию попал – голова опухшая, а в больницу он не пошел. Бабушка брала его голову в руки, что-то шептала – несколько сеансов. И он выздоровел. В 1990 году ее не стало. По разговору она была 1904 года рождения, помнила хорошо революцию, красных, белых…
– А у вас есть способности шамана?
– Нет. Я просто пою. Может, через пение. Вот Калкин был не только сказитель, но и шаман. Я потом уже много слышал про это. Он имел этот дар. Сказители во время пения могли лечить людей, снимать усталость. Я себя шаманом не считаю. Очень многие спрашивают в соцсетях про шаманизм – я не знаю, что отвечать. На сцене, когда я пою, чувствую контакт со зрителем, и могу их куда-то увести. Когда я пою, мне тема лирическая ближе. Европейцы, японцы очень тонкий народ, да и у нас встречаются. У людей слезы текут. Кто-то будто уснул. И после выступления многие подходят, благодарят – говорят, что отдохнули. Кто-то говорит – на Алтае побывал, хотя ни разу не был. А кто был, тем более…
– Я знаю, у вас теперь у самого большая семья…
– Да. Мы с женой вместе учились в одной школе. Она родителей потеряла. Ее воспитала сестра. 32 года мы уже живем вместе. Две дочери, обе взрослые. У меня три внука и внучка.
– Внуки еще не поют?
– Внучка вовсю танцует. Ей лет шесть. На фортепиано ходит. Внук Тамерлан нынче в школу пойдет. 29 марта мы с ним в садике выступали. У них такая тема алтайские национальные инструменты. Топшуур, шоор. Он рассказывал детям, взрослым, а я играл, пел. Так совместно на десять минут концерт дали и, по-моему, неплохо…
– Болот, хобби у вас имеется?
– Я чехлы собираю. Не знаю хобби ли это. Топшуур – хрупкий инструмент. Особый инструмент. Его всегда делают из кедра, это священное дерево, в него даже молния избегает бить. И вот я все не могу подобрать для него подходящий чехол, и ищу. У меня в одной комнатушке столько чехлов, что жена даже ругается. Привезу откуда-нибудь чехол – втихаря положу, а то ругаться будет. Я сейчас уже всю филармонию могу обеспечить чехлами.
По магазинам хозяйственным люблю ходить. Я знаю, что дома нужно на кухню, вообще по дому. Но однажды понял, что на это уходит половина гонорара, и понял – пора прекращать…
– Вы будете хэдлайнером “Средиземномайского фестиваля”. Что вы хотели бы сказать жителям Кипра?
– Хочу пригласить всех на фестиваль, где впервые на Кипре будет представлена культура горлового пения. Вместе с группой “Белуха Джем” мы познакомим вас с культурой нашего небольшого народа. Вы услышите древнее уникальное пение, в котором красота наших рек, гор, лесов. Вы услышите наши уникальные инструменты – топшур, шоор, комус, – на которых наши предки играли много веков назад. Так что это будет настоящее путешествие в пространстве и времени…
Автор: Сергей Тепляков
3,065 просмотров всего, 9 просмотров сегодня
